После первого этапа унижения, когда все мы сумели выпустить пар, Майкл вернулся в Вегас и начал вести переговоры. Это было не столько открытие, сколько убеждение в справедливости обеспокоенности в отношении группы названную мной «Джентльменский клуб Беверли Хиллз». Это был хорошо сбитый коллектив влиятельных брокеров музыкальной индустрии, которые, как он сказал, стояли за всем этим и «страстно желали сбить меня с ног», ещё он добавил «Они не хотят, чтобы я был успешен… они хотят, чтобы я сидел за решеткой… они хотят прикончить меня».

Когда он рассказал это маме, рассказал мне, ещё нескольким членам нашей семьи и близким друзьям, его страхи обрели некую определенность – будто кто-то стал ясно видеть после того, как пыль осела. Он также озвучивал свои подозрения позднее – во время радиовещания Джесси Джексона, говоря, что «сейчас проходит большая битва… есть очень много скрытого». Битва, которую он упомянул, разворачивалась вокруг его музыкального каталога.

Во время нашего разговора именно искренность его голоса заставила меня задуматься над следующим – правда это или нет – мы, как семья, могли увидеть финансовое обоснование того, о чем он говорил нам: если бы он отправился за решетку, какие права он имел бы на каталог в новом качестве осужденного преступника? Учитывая бесчисленные иски, выстраивающиеся в ряд вследствие определенных деловых отношений, он утратил бы их все из-за тюрьмы. Такой исход неизбежно привел бы к огромным потерям, дефолтам по его многочисленным банковским кредитам и его доля каталога перешла бы во владение к Сони. Это не было отдаленной теорией, скорее, отчетливым будущим в случае подтверждения обвинительного вердикта.

По-моему, его страхи были вполне обоснованными: он владел чем-то наподобие Кох-и-Норовского бриллианта музыкальной индустрии. («Koh-i-noor» - бриллиант овальной формы, весом в 109 карат индийского происхождения. – прим.пер.) Впрочем, даже более: он заговаривал о «секретности» задолго до того, как обстоятельства обернулись против него и теперь его подозрения, казалось, становятся всё более обоснованными.

Полицейское расследование начало становиться подозрительным, когда мы узнали об официальном запросе в Департамент по Делам Детей и Семьи и обнаружили, что его социальные работники вели беседы с Гевином Арвизо и закрыли дело в течение тринадцати дней, так как не обнаружили предмета преступления.
Письмо, «краткое резюме расследования по делу растления малолетних, выполненного Особым Отделом» разъясняло, что «ребенок прошел интервью… и отрицал любые формы сексуального насилия». Его мать, Джанет Арвизо, сказала, что Майкл был «вторым отцом» и никогда не спал в одной постели с её сыном. Департамент «постановил обвинение в сексуальных домогательствах признать необоснованными», заключение Полицейского Департамента Лос-Анджелеса прилагалось.

Это письмо оправдывало Майкла и датировалось 26 ноябра 2003 года – ровно пятью днями позднее его ареста. Конечно же, Снеддон стал бы отвергать его легитимность, утверждая, что в случае вызова Департамента по Делам Детей и Семьи «расследование не велось – это было интервью». Я не знаю, что он надеялся расследовать, если мальчик, поддерживаемый своей матерью, уверенно утверждал, что Майкл не прикасался к нему неподобающим образом, не говоря уже о сексуальном насилии. То же самое он сказал Дину из своей школы, но это всё уже не имело никакого значения. Всё, что мы знали, так это то, что в феврале 2003 семья Арвизо горой стояла за невиновность Майкла, равно как и органы власти, но уже в июне Гевин стал утверждать, что действительно подвергался насилию, разъясняя, что это произошло уже после того интервью с социальными работниками.

Что он забыл упомянуть, так это то, что его семья прибегала к услугам адвоката по гражданским искам – адвоката, который консультировал дело Джордана Чандлера в 1993. Вот с таким вот вполне легальным финтом Снеддон созвал Совет Присяжных и решил, что дело должно быть передано в суд.

После его ареста и перед тем, как мы покинули Вегас, Майкл хотел обсудить принятые меры безопасности и он сказал: «Я не чувствую себя достаточно защищенным, и это чувство поглощает меня». Няня Грэйс уже объяснила мне, что текущая схема охраны не подходила Майклу, и я предложил ему нанять новых людей, которые не боялись бы ничего и разделяли бы его веру в Бога. Я знал сыновей Луиса Фаррахана, главы Нации ислама (Нация ислама - негритянская религиозная и националистическая организация в США, основанная в 1930 в Детройте, штат Мичиган, Уоллесом Фардом Мухаммадом. – прим.пер.), у него был штат телохранителей, идеально вышколенных для подобной работы. Уверенный в своих познаниях об исламе и в том, что Мухаммад Али рассказал ему, Майкл одобрил эту идею, но события 9 сентября всё ещё оставались довольно болезненным вопросом для Америки. Он знал различие между истинными мусульманами и экстремистами, презирающими ислам, но к этому вопросу стоило подходить с максимальной деликатностью.

«Просто в твоем окружении появятся новые темнокожие шкафы в галстуках, делов то. Никто и не заметит» - убедил его я.
Конечно же, люди не заметили, из чего можно сделать выводы, что «фундаменталисты» окружали его и с удовольствием промыли бы ему мозги. Люди забывали о том, что вера Майкла в Бога была слишком сильной, чтобы поколебаться при первом же случае, и люди Фарда были там только для эффективной защиты, а вовсе не для поддержки идеологии. Но имеющаяся суета поразила нас обоих, и оставалось только гадать, что Али сотворит из всего этого. Как бы там ни было, после встречи с представителями Нации ислама в Вегасе, Майкл был счастлив, пообщавшись с людьми, которые обращались к нему «сэр» и уважительно относились к нему. Он ощущал себя комфортно из-за того, что всё снова оказалось под его контролем.

Тем временем, наш брат Рэнди начал работать доверенным Майкла и у них появилась возможность снова почувствовать то братское единение, которое было вплоть до отъезда Рэнди из Хейвенхерста. Связи Рэнди помогли Майклу найти адвоката Томаса Мезеро, человека, не смущенного знаменитостью подле себя и не заинтересованного во всеобщей показухе. Его единственной заботой были «честность, порядочность, честь, милосердие, невинность и правота» Майкла. Без сомнений, мы наняли верного человека.

В тот момент, когда я столкнулся с этим столь невозмутимым характером и услышал прогнозы по поводу того, как любой сломается под перекрестным допросом, я ощутил крохотный проблеск надежды, который было невозможно найти в тотальной предвзятости Снеддона. Эта надежда росла вместе с тем, как Том доказывал, что весь этот иск шит гнилыми нитками. Также он обнаружил, что Джорди Чандлер, обвинитель из 1993-го отказывался давать показания. Впрочем, «даже если бы он и прошел через суд, у нас были свидетели, которые были готовы уверять, что он рассказывал им, что факт растления никогда не имел место быть, и что он не будет общаться со своими родителями за то, что они заставили его говорить такие вещи». (Парень сдержал свое слово – он не разговаривал с родителями на протяжении одиннадцати лет.) Неудивительно, что присутствие Тома здорово подбодрило Майкла, когда дело было передано в суд.
Это было в конце февраля 2005 года.

В первый день суда вся семья находилась в Неверленде. Майкл проснулся рано, чтобы убедиться, что он морально готов, что прическа в порядке, его костюм безукоризненно чист, а мейкап, наложенный Карен Фей, идеален. Все пребывали в задумчивости; все легко позавтракали. Представлялось довольно трудным занятием не рассматривать всё происходящее, как закулисье шоу, на котором мы отчаянно не хотели появляться. Пришло время выяснить, из какого теста слеплена наша семья, действительно ли мы являемся братьями и сестрами друг другу. Всё, чего мы избегали, или, по крайней мере, старались, свалилось на нас за последние несколько недель. Наступило время взглянуть уродливой реальности в глаза; здесь мировая слава, грандиозный успех Майкла или титул Короля поп-музыки не имели никакого значения, пришлось оставить всё это на пороге зала заседаний. Внутри этого судебного зала открывалась вся истинная людская сущность – доброе, злое, отвратительное – всё вышло из-под контроля.

В тот первый день, когда мы сидели внутри этого Снеддоновского карточного домика, я посмотрел на Майкла, одетого в пиджак в стиле милитари с красной повязкой на рукаве и был поражен его ясностью и решимостью. Он прибыл сюда с настроем, который четко давал понять: «Давайте. Покажите по максимуму, на что вы способны». Он вошел туда с высоко поднятой головой и… с ароматным шлейфом, тянущимся за ним. Тогда на нем был парфюм от Дольче Габбана из флакона с красной крышечкой, мой любимый. И сейчас, когда Пэрис, или Принс чувствуют этот запах от меня, они сразу откликаются: «Ты пахнешь совсем как папа».

Однажды, когда мы ехали в суд, Майкл начал с ног до головы обрызгиваться духами, окутывая себя ароматным облаком. Мама, вечно жалующаяся на аллергию на духи, начала кашлять. «Ты наносишь слишком много! Я не могу нормально дышать» Прекрати немедленно…»
Майкл рассмеялся и пшикнул ещё несколько раз. «Классно пахнет. Маам… Джермейн, будешь?!»
Я быстро брызнул несколько раз себе не шею. Мама досадливо цыкнула, силясь сохранить серьезное лицо, но не удержалась и широко улыбнулась в приспущенное окно. Такие моменты всегда помогали снять напряжение, которое нагнетали дни проведенные в суде.

В те дни, когда я ездил в черном внедорожнике вместе с Майклом, телохранители размещались на передних сиденьях, а Джозеф восседал сзади. Мама, Майкл и я сидели на одной линии кресел. У ворот Неверленда всегда стояла куча фанатов с транспарантами, баннерами со словами любви и поддержки. Они подбадривали нас. Я никогда не забуду, как Майкл попросил водителя остановиться потому, что заметил баннер, который держала одна девушка. Он опустил окно, коснулся её руки и взял у неё фотографию ребенка, приглянувшуюся ему. «Он красивый…. Очень красивый ребенок» - сказал он.
«Я люблю тебя, Майкл!» - ответила она.
«МЫ ЛЮБИМ ТЕБЯ, МАЙКЛ!» - загудела толпа, и мы двинулись с места. Он всегда садился справа за водителем, возле тонированного стекла, с наушниками в ушах, слушал музыку. Однажды, во время наших первых поездок, я передал ему свой плеер и наушники.
«Попробуй это… здесь есть сильная песня».

«Беги, Джонни, беги» - песня, которую я записал для Тито задолго до того, как началась вся эта кутерьма с полицией, но её тема была более чем уместной. Этот тайный саундтрек наших поездок в суд повествовал о темнокожем мужчине, несправедливо обвиняемом в изнасиловании белой женщины в одном из старых южных городков и «Джонни» вынужден бежать, так как все жители города уверены в его виновности. Как гласят первые строчки текста: «Ты говоришь со мной и я знаю, что ты не прикасался к ней/Но белые не верят тебе/Он приведет тебя в участок и наденет на тебя наручники/Привяжет тебя к дереву, а потом прирежет/Всё, о чем говорят, так это их слова/Это передается из уст в уста и становится слухом».

Майкл слушал песню и смотрел в окно, отстукивая ногой ритм ударников. К тому моменту, как мы добрались до зала суда, он слушал её во второй раз.
Когда внедорожник остановился и секьюрити выскочили наружу, Майкл вернул мне наушники. «Великолепная история. Можно сделать прекрасное видео!» - озорно подметил он.
«Майкл, Вы готовы?» - спросил телохранитель, прерывая возникшую идею.
Раз. Два. Три. Открыть двери. Тишину Санта Марии разрезали щелчки сотен затворов камер, приветственное гудение фанатов и галдеж репортеров, наперебой задающих вопросы, в то время как Майкл спокойно двинулся по направлению здания суда.
Суд предоставлял шесть мест для семьи, потому мы поддерживали Майкла посменно.

Каждый раз, когда я был там, я сидел в первом ряду позади него футах где-то в семи, уставившись ему в затылок, и пытался понять, о чем же он сейчас думает. Так я поступал с каждым, осматривая помещение. Я разгадывал выражения лиц сидящих там присяжных и смотрел, делали ли они заметки. Я пристально разглядывал судью Мелвилла и гадал, понимает ли он, сколь ничтожную власть имеет над всем этим цирком по сравнению с Богом. Я смотрел на маму, которая сидела там ежедневно, без единого отступления, сдержанную и красивую в своем стремлении к установлению истины. Не думаю, что я понимал полностью её силу до нынешнего времени: она была сломлена, но никак не выказывала этого.

Её гордость и вера в собственного сына были очевидны для всех, и в моей памяти навсегда остался образ Майкла, идущего по коридору, держащего маму за руку, чтобы она чувствовала себя увереннее. И всё же, её ежедневное присутствие было гарантией его стабильности. Джозеф тоже был там. Тверд, как никогда, в своей поддержке. Его духовная сила, неизменная хмурость никогда не выдавали его истинных чувств, и он всегда оставался немногословным. Никогда ничего не говорил, но был твердо уверен, что Майкла освободят. Это убеждение было настолько определенным, что, я думаю, спасло всех нас.

Ещё я наблюдал за представителями СМИ, набивавшимися в специально отведенную для них комнату. Когда свидетели Снеддона начали давать свои лживые показания, журналисты бросились к двери, чтобы распространить суть обвинения – Майкл потчевал своих «жертв» алкоголем, листал вместе с ними порнографию, лапал мальчиков и держал семью главного обвинителя в «заточении». Масс-медиа рвались вперед, чтобы первыми донести жареные факты до народа и где-то в этой давке, втоптанная в землю, лежала правда, извлеченная Томасом Мезеро во время перекрестного допроса. К примеру, как когда выяснилось то, что Майкл не спаивал детей алкоголем, но мальчики знали, где хранится ключ от винного погреба. Или когда Гевин Арвизо сказал, что, да, Майкл просматривал вместе с ним порножурнал, только Том указал, что дата его выпуска – август 2003 года (позднее даты подачи иска – прим.пер.). Или когда Джанет Арвизо подтвердила факт насильственного удержания её семьи в Неверленде, только Том доказал, что они трижды выезжали из поместья и возвращались обратно по собственной воле. Или когда Гевин сказал досудебному Совету Присяжных, что Майкл приставал к нему седьмого февраля, однако в обвинениях в ходе судебного разбирательства указывалась дата «где-то между двадцатым февраля и двенадцатым марта 2003 года».

Самым удачным ходом Тома стала информация о том, что однажды семья Арвизо уже подавала в суд на владельца сети супермаркетов С. Пенни с требованием компенсировать несколько миллионов морального ущерба. По иску выплатили 150 000 долларов, когда мать Арвизо засвидетельствовала факт приставания к ней охранников во время задержания её и её сына за кражу одного из предметов одежды. Джанет Арвизо также была под подозрением (и позднее осуждена) за мошеннические действия против правительства. Я думаю, судья составил правильное впечатление об этой семье после ряда таких красноречивых фактов.

Фактически, это произошло в первый день, когда Снеддон ещё не имел никаких материалов для дела, так как его главным свидетелем был Мартин Башир. Я не мог поверить в то, что этот искаженный документальный фильм, продемонстрированный судье и присяжным, стал основанием для открытия дела, но, по-видимому, его можно было считать мотивом. А люди ещё удивлялись, почему мы называли его «следство ведут СМИ».

Проблемы с судом не только подпортили репутацию Майкла, они ещё и основательно подорвали его финансовое состояние. В течение восемнадцати месяцев он должен был сконцентрироваться не на творчестве, но на возвращении себе доброго имени, что, впоследствии, подтолкнуло его в долговую яму, особенно после того, как отмена тура Invinsible обошлась ему, по меньшей мере, в сто миллионов долларов. Тем временем, его процентный кредит увеличился до 272 миллионов долларов, и содержание Неверленда забирало до миллиона долларов ежемесячно, не учитывая выплат по кредиту в 23 миллиона долларов взятого под залог ранчо. Было очевидно, что Майкл начал чувствовать некоторые стеснения, хотя до критической точки дело ещё не дошло, ведь музыкальный каталог обеспечивал ему 25 миллионов долларов ежегодных доходов. Проблема состояла в том, что его дебет и кредит были равны по суммам.

Во время суда я был вынужден отправиться в Бахрейн на некоторое время. Я оставался на связи с мамой и Томом, но никто не знал, что я был там, чтобы немного облегчить финансовое состояние Майкла. Едва он освободится из суда, я хотел бы, чтобы он был свободен и от долгового бремени. Именно к этому я и стремился, когда вел беседы с Принцем Абдуллой – вторым сыном Короля. Мой хороший друг Али Квамбер представил нас друг другу. Он объяснил, что Принц продюсировал одного местного артиста, но с удовольствием занялся бы не только эстрадной, но и развлекательной отраслью бизнеса.
Майкл делал попытки заняться этим с Киндом Энтертеймент за несколько лет до этого и его идеи по поводу отелей, тематических парков и кино никогда не истощались – они представляли так называемый «следующий уровень», направление, отличное от музыки. Также, после опыта близкого соприкосновения с американским правосудием, он заговаривал о поиске пристанища на Востоке для себя и своих детей после окончания суда.

В конце концов, представилась возможность объединить Принца и его богатство с Майклом и мной в качестве сотрудничающих партнеров не только в музыкальной, но и в киноиндустрии. Это была не только взаимовыгодная сделка, но и, что более важно, возможность для Майкла вернуться обратно в колею.
Когда я прибыл в Манаму – столицу Бахрейна, Али проводил меня в маленькую студию звукозаписи. Он сказал мне, что Принц «находится в восторге от предстоящей встречи с членом семьи Джексонов».
«Отличное начало!» - я отшутился, полагая, что он разыгрывает меня. Когда я приехал, Принц развернул постер с Джексонс 5 и попросил меня оставить на нем автограф, затем начал рассказывать мне о своих планах на музыкальном поприще и основании предприятия под новым лейблом, а заодно и компании под названием «Два Моря». Следующее, что я помню – мы сидим в пустыне, в одном из этих красных королевских шатров и подписываем контракт на разделение акций компании между ним, мной и Майклом – по 33.3 процента каждому.
По возвращении в Калифорнию я дал Майклу поговорить по телефону с Принцем Абдуллой, пока мы ехали в суд. Они восторженно говорили о планах на будущее, обменялись номерами и с тех пор постоянно находились на связи.

Во время моего отсутствия.

По одному взгляду на Майкла было очевидно, сколь уничтожающим был опыт постоянного пребывания в суде, сопровождаемого необходимостью выслушивать ложь за ложью. Для него это стало узаконенным аналогом зашивания в мешок и всяческого поливания грязью.
Очень часто он возвращался на ранчо вечером и запирался у себя в комнате до следующего утра. Следуя советам охраны, он стал носить бронежилет – толпа у стен суда росла, и никто не мог знать, какой сумасшедший затрется в неё завтра. Сам факт того, что он был вынужден надеть защиту, никак не сказался на его настроении. Его дело стало самой известной новостью на всем земном шаре.

Нам рассказали, что снаружи околачивалось около восемнадцати сотен аккредитированных репортеров и продюсеров, а палатки масс-медиа напоминали командный центр военных действий. В другом углу двора суда стояли фанаты Майкла с баннерами и плакатами. Посреди всего великолепия стоял Майкл, чье терпение к этому балагану давно истекло. Его отчаяние впервые вырвалось наружу в тот день, когда он приехал в зал заседаний в пижаме, но я также запомнил день, когда ему надоели все установленные правила и формальности, доминирующие в его жизни на протяжении пяти месяцев.

Я сидел сзади него, когда он осторожно поднял руку, словно ребенок в классе, прерывающий урок, чтобы задать вопрос, только вот Майкл хотел попросить разрешения выйти в уборную. Это скорее походило на указательный палец, поднятый до уровня глаз, но он, казалось, был неуверен, можно ли прерывать судебный процесс. Когда Майкл удостоверился в том, что остался незамеченным, он опустил руку и выждал ещё с минуту. Потом, он сделал ещё одну попытку, но судья Мелвилл, проигнорировал его жест. Это происходило во время перекрестного допроса, проводимого Томасом Мезеро, потом судья планировал допросить Майкла. Устав от того, что на него не обращают внимания, Майкл достиг точки абсолютного безразличия ко всему происходящему. Он тихо встал, повернулся и похлопал меня по плечу. Я вышел вслед за ним и, окруженные его охраной, мы спустились вниз по лестнице, к уборным. Мы оставили охрану за дверью, и Майкл едва успел добежать до кабинки.

«Ты можешь в это поверить?! – выкрикнул он, - Я пытаюсь привлечь его внимание, а он просто игнорирует меня! Что он хочет с меня? Чтобы я описался в зале суда?» Пока он мыл руки в умывальнике, он продолжал разговаривать с моим зеркальным отражением.
«Ты всё правильно сделал – не бери это так близко к сердцу» - сказал я.
«На меня валится абсолютно всё! Я не понимаю, как люди могут всё так ужасно перекручивать» - ответил он. Могу сказать, этот перерыв в туалете стал огромной передышкой в происходящей кутерьме, и он просто стоял там, мысленно благодаря за эти краткие моменты, когда за ним никто не наблюдал, и не было слышно лжи; когда он мог говорить и быть услышанным.

«Многие люди лгут, единицы говорят правду. Запомни это» - сказал тогда ему я. На этих словах он распрямил плечи, глубоко вдохнул и повернулся на каблуках и пошел обратно - в зал заседаний.

Шестьдесят шесть дней. Ровно столько длился процесс, прежде чем вопрос свободы Майкла оказался в руках восьми женщин и четырех мужчин из числа присяжных.
И Бога.

Всем нам было разрешено вернуться в Неверленд, где в полной прострации мы прождали ещё шесть дней, пока присяжные рассматривали четырнадцать пунктов обвинения: уголовные преступления, наказуемые лишением воли и правонарушения, которые предполагали нахождение на свободе, но оставили бы на его репутации неизгладимое пятно. День за днем, мы не могли отвлечься от этого вопроса: Если они рассматривают дело так долго, возможно, это хороший знак? Или решение занимает так много времени потому, что одни уверены в чем-то, а другие нет? А что если они не смогут решить? Будет ли тогда повторное слушание дела? Ожидать вердикта присяжных и наблюдать за тем, как твой брат задается вопросом, будет ли он свободен, чтобы снова заниматься музыкой, оказалось мучительным. Власти окружили Неверленд патрульными машинами, охрана в полицейской униформе перекрыла все входы и выходы. Это казалось чрезмерным, но в этом деле всё было чрезмерным.

Пока я ожидал, как чревоугодник наказания, я включил телевизор в своей комнате на канале новостей. Нэнси Грейс захлебывалась слюной в своих предсказаниях обвинительного вердикта. Я полазил по каналам, но оказалось, что все пришли к консенсусу. Значит, Снеддону удалось убедить масс-медиа своей жалкой экспертизой. Всё, на что мы надеялись, так это то, что Том Мезеро проделал то же с присяжными.

Я сидел рядом с Тито на парапете фонтана возле тематического парка. Каждая поездка, каждый забавный момент, которые мы переживали вместе, застыли, пока мы чистили арахис, ставший нашим обедом. Мы разговаривали, сплетничали, волновались. Над нами кружились два новостных вертолета, но на этот раз я не обращал на них внимания. А потом мы услышали хруст гравия под шинами. «Они вынесли вердикт!» - крикнул нам водитель.

Уже в машине мы узнали, что судья Мелвилл дал семье сорок пять минут, чтобы добраться до зала суда. Был примерно час дня, 13 июня 2005 года.
Мы примчались в главный дом и подобрали свои куртки. Все залезали в сопроводительную колонну автомобилей. Майкл, в солнцезащитных очках на носу, уже сидел в машине. Он сидел возле Ребби, в руках которой покоилась Библия – она читала из писаний. Он слушал и раскачивался в кресле. «Почему? Почему? Почему?» - повторял он, постукивая кулаком по правому колену. «Почему всё пришло к этому?». Ребби продолжала читать и тогда, когда Рэнди забрался на сиденье подле неё. Она читала на протяжении всей дороги в суд. В течение прошлых двух недель Майкл дважды посетил местное собрание свидетелей Иеговы, возвращаясь к истокам своих убеждений в свои самые тяжелые времена. Мы смеялись, потому что оба богослужения шли на испанском, но я не думаю, что ему было необходимо уловить суть. Он просто хотел почувствовать близость ко всему, что знал. Простить всё, что произошло до этого.

Я сидел в машине сразу за ним по дороге в суд. На моей шее висел подарок от новой женщины в моей жизни, моей будущей жены Халимы Рашид. Мы недавно встретились в одной из кофеен Старбакс. Шахматы судьбы. Король нашел королеву.
За неделю до вердикта она подарила мне золотую цепочку с мусульманской молитвой, выгравированной на медальоне: «Он знает, кто был до них и кто будет после них, они не могут постичь никакие из Его знаний, кроме его воли…». Я зажал кулон в ладони и держал у своих губ всю дорогу. «Мой брат вернется домой, на это ранчо. Мой брат вернется домой на это ранчо…» - шептал я, когда мы отъехали от Неверленда сквозь толпу фанатов, которые, казалось, находились там постоянно. «1000% невиновен» - гласил один из баннеров.
Господи, молю, пускай это будет знаком.

Суд отказал нам в дополнительных местах в день оглашения вердикта. Только шесть мест для семьи. Правила оставались правилами. Джанет и я решили пропустить остальных вперед себя. Отчасти, я и сам не знал, смогу ли наблюдать за тем, как мой брат стоит окруженный полицейскими и слушает, как присяжные зачитывают четырнадцать вердиктов. Мы с сестрой поднялись в верхнюю комнату. Только она, я и охрана в этом маленьком помещении без окон, глухие и слепые к тому, что происходило в зале суда. Мы молились. Мы стояли обнявшись. Мы мерили шагами комнату. Мы ждали.

А потом я услышал приветственные возгласы снаружи. Непрерывные. Я вылетел за дверь, спеша на этот шум, как за ребенком, которого уже отчаялся найти. Крики стали громче. Внизу, в коридоре, я наткнулся на заклеенное окно и расчистил его, чтобы видеть, что происходит снаружи. Там я заметил женщину, выпускающую голубей. Одного за другим.
«ДЖАНЕТ! ДЖАНЕТ!» - я заорал, бросаясь к моей сестре, которая выскочила из комнаты. «ОНИ ВЫПУСКАЮТ ГОЛУБЕЙ!»

В тот самый момент какая-то леди вприпрыжку сбежала по лестнице. «Он свободен по всем пунктам! Они оправдали его по всем пунктам!» Если бы я мог передать тот восторг, который я почувствовал в тот момент! Поставьте меня в самом большом концертном холле мира, перед двумястами тысячами слушателей и это не пойдет ни в какое сравнение.

Мы помчались вниз по лестнице и ждали у дверей, пока они не открылись, и наружу вышел Майкл, окруженный остальными членами семьи с Томом Мезеро. Майкл, в отличии от всех остальных не улыбался. Он выглядел ошеломленным, и мы просто продолжили идти. Не самое время для объятий. На это всё найдется время в Неверленде. У меня даже не было возможности позлорадствовать над унижением Снеддона. Он, и его идиоты-детективы войдут в историю, как жалкая команда, напавшая на моего брата и одержавшая громкое поражение. Дважды.
Мы вышли вместе, всей семьей, приветствуемые громкими воплями радости. Я хотел найти девушку, выпустившую четырнадцать голубей – по одному на каждое «не виновен». Она сделала самую прекрасную вещь и все мы, даже Майкл, отметили это действо. На этом пути к свободе, прикрытый зонтиком, он проигнорировал журналистов и поприветствовал своих фанатов. Прежде чем сесть в автомобиль, он повернулся и пожал руку Тому. А потом конвой доставил нас в Неверленд, где Принц, Пэрис и Бланкет ожидали нас вместе с няней Грэйс. Теперь жизнь могла возвращаться в норму, и мы искренне надеялись, что всё худшее уже позади.